Он взял ее, как не раз уже брали все прочие на танцах, но тут первый раз она притихла и затаилась.
Как хорошо! Он такой высокий, и чувствуешь себя надежно под защитой силы — не то что с Димкой. Легко и ловко, не чувствуя тела, Аня скользила шаг в шаг, чутко улавливая каждое его движение. «Как хорошо!» — чуть не сказала вслух. И все не могла надивиться своей ловкости. «Как хорошо!»
Зеленый глазок индикатора внутри радиолы подсвечивал спокойно, неярко. Такое же тихое умиротворение уже складывалось и в душе. Но тут Аня взглянула на Андрея и спугнула его взгляд на себе. Неспокоен, текуч был этот взгляд. Андрей быстро отвернулся, сбился с такта, и Аня вдруг поняла: она в его власти. Вся! И ждала от него слов. Но Андрей молчал и смотрел мимо.
— Завтра я свободна до обеда, — сказала она.
Молчит…
— Искупаюсь в речке… А то целое лето носишься по солнцу, а солнца не видишь.
— Солнце? Ну да… Я тоже купаюсь…
— В Чернухе? В Чернухе дно нехорошее. Лучше всего на Морцо.
— Идея! Съездим на Морцо?
«Едем!.. Едем!» — повторяла и повторяла Аня. И сама не заметила, как отмахала первую ходку на элеватор — сорок-то километров!
На току ее поджидал Дима-вздыхатель. «Пожалуй, съезжу с тобой разок». — «Тебе рано вставать, иди отдыхай». — «Не боязно одной-то?» — «Чудачок ты, чудачок… Первый раз, что ли». Еле отговорила.
Впервые за все эти дни усталость ее была не больной, а приятной. И уснула Аня не наповал, как всегда, но долго еще лежала, дивилась крупности звезд в небе, слушала петухов и уснула совсем нечаянно.
Разбудил ее шум. Монотонный, ровный, он зародился где-то в полоске леса за огородом, постоял недолго на одном месте и двинулся на село. Вот он растревожил картофельную ботву, вот громко, словно по жести, застучал по тыквенным листьям и, наконец, зашелестел в саду.
Дождь…
«Вот тебе и Морцо», — подумала Аня.
Садовая калитка «трэк-трэк», — это Максим, резиновыми калошами траву приминая, шел с порожним ведром к колодцу. Видя, что Аня проснулась, Максим сказал о дожде, как о живом:
— Он хотя и утренник, а с часок поозорует. Но тебя все равно отсюда выкурит. Ступай, Аня, в избу.
— Ха-роший!.. Слышишь, кум? — шумел Максиму через два проулка Иван Андреевич, школьный сторож. — Я говорю, таких бы дождей да в начало лета.
— Нашей земле дождь всегда на пользу, — наклонясь над срубом, возразил Максим, и заметно было по голосу, что он улыбается.
Порожнее ведро, в глубину колодца падая, стукалось о неровности сруба, как по костяшкам, и получалось — тоже весело.
Завтракать собрались в летней кухне. Открытую настежь дверь ласкал все тот же тихий дождик.
— Вот это украл момент, так укра-ал!
Босой и простоволосый, Андрей гулял под дождем, пока не намок, а теперь вернулся, рубаху сменил на сухую. Лицо разрумянилось.
«Как он отдохнул, аж не верится, что живет здесь всего пять дней», — любуясь Андреем, подумала Аня.
А он знай свое радовался.
— Спасибо, мама, не дала проспать!
— Я хотела пожалеть, а потом думаю: а-а, разбужу! Уж больно утро веселое!
— Пап, в старину, я слышал, по случаю такого дождя мужик любил выпить. Правда? — со значением спросил Андрей.
— Небольшой дождишка, а мужику отдышка…
— Во-во! — Андрей пошарил рукою под скамейкой и водрузил на стол бутылку водки.
— Это еще зачем? — с виду строго спросил Максим.
— А затем, что старину забывать не следует!
Максим опростал свою посуду в два глотка и принялся за щи. Петровна пригубила. Андрей отпил немного. Аня выпила столько же, сколько и Андрей.
— Вырвусь в отпуск нормально, летом, тогда уж… — начал было Андрей.
— Вырвешься, куда там! Хреновая у тебя нынче работа, сын, хотя и денежная…
— Слышь, пап, осилил бы, как раньше, комбайнером?
— Какое там! — отмахнулась Петровна.
— Нет, сын, ушла сноровка. Да и техника нынче мудреная. Гидравлика, воздух… А что?
— Штурвальным бы снова к тебе пошел.
— Отштурвалились, всё!
Так они толковали, сын и родители, под шум реденького дождя. И хорошо молчалось Ане около них, родных меж собой, а теперь и ей тоже чем-то родных людей. И ей захотелось тоже сказать что-нибудь.
— Грязи теперь — до вечера! — сказала она.
— Не-ет! — как бы идя навстречу ее желанию, возразил Максим. — Видишь: куры из-под крыльца высыпали? Стало быть, всё, отсорил свое. Всё. Час ветру — и провянет.
Максим выпил еще раз, в одиночку, и вдруг разом ошалел:
— Аня, ты твисы танцуешь?
— Что вы, дядь Максим!
— А я вот с таких лет озорные частушки наяривал. Помнишь, мать?
— Как не помнить! И теперь ушеньки горят!
Максим засмеялся.
— А теперь чтой-то все грустные мотивы на ум идут… Споем, а? — и, подперев лоб кулаком, зажмурился, запел:
Уж ты сад, да ты мой сад,Сад зелененький…
Голос у Максима негромкий, дребезжащий, но было в нем что-то такое, что заставляло умолкнуть и посмотреть вокруг себя просветленным взором — ай да дядя Максим!
Но тут певец уронил голову на руки и уснул.
Андрей, как ребенка, взял отца на руки, отнес в избу и сейчас же вернулся.
— Расходится дождь! Все… Речка теперь как парное молоко… Может, все-таки проскочим на Морцо?
Только этого она и ждала со вчерашнего вечера, об этом только и думала!
Но вдруг из-за угла явился Витька Хохлов.
— Дядь Андре-ей, тебе телеграмма. Почтарь несет.
— Телеграмма? — Петровна сложила руки на груди и, как наседка при виде коршуна, заколесила по двору кругами.
— Вот тебе и Морцо, — сказал Андрей и двинулся навстречу почтальону.
Потом он стоял в проулке и, скручивая трубочкой казенную бумагу, упорно смотрел в одну точку. Новым для Ани был этот взгляд, непривычным.
— Анна, — сказал он негромко. — Все усложнилось, отправляться надо немедленно. Подбросьте меня хотя бы до Марьевки.
Кивнула головой: «Едем».
Через минуту он был уже одет для дороги и с чемоданом. Запуская мотор, увидела Аня: неприкаянными сиротами смотрят на сына из окна Максим и Петровна. Мать утирает слезу.
Поспешно, слишком, пожалуй, поспешно занял Андрей место в кабине и махнул рукой Ане: поехали! На родных не оглянулся: муки прощания — к чему они? Лучше уж сразу.
Он долго молчал, и Аня подумала: что за жизнь, совсем не такая, как здесь, совсем не похожая там у него? Он сейчас уже где-то там, там…
— Посмотрите-ка!
Медленно-медленно, то и дело рискуя свалиться в придорожную канаву, впереди них поднимался на Тростянскую гору автобус.
— Может, попытаемся догнать, и я пересел бы, — сказал Андрей.
Да, он уже весь в той, другой своей жизни! Потрепанный грузовик оказался способным на чудо.
Временами он соскальзывал, казалось, в самую канаву, и тогда они с Андреем, притихшие, с напряжением смотрели вперед и ждали плохого конца, однако, пробуксовывая, колеса упорно добирались до сухого, цеплялись за крепкий грунт и, толчками, подвигали машину вперед. Подъем становился положе, автобус постепенно приближался. Вот только шесть телеграфных столбов разделяют их… пять… четыре… Отлетают шматки грязи от задних скатов автобуса, и слышно, как воет-надрывается его мотор.
Сейчас он пересядет в автобус — и все…
Глянула на Андрея сбоку: как он? Все еще перекатывает скрученную трубочкой телеграмму. Не здесь он уже, не здесь!
Как он будет прощаться? Пожмет руку? Улыбнется? Запишет мой городской адрес?
Андрей выпрыгнул на ходу, и дверца хлопнула за ним, как выстрел. И снаружи, с земли уже:
— Я говорил, что догоним. Спасибо, Аня! Поехали, поехали! — А это уже водителю автобуса, не ей, не Ане.
Она видела, как перешагивал он через мешки, узлы и чемоданы, пробираясь к свободному месту у заднего окна.
Автобус пыхнул синим дымком и, набирая скорость, уже увереннее на подсыхающей дороге покатил в дол. «Уезжает… Неужели все?» И сделалось так пусто! Аня бросилась вдогонку.
Косогор, Тростянский пруд, вётлы на плотине — все мимо, мимо! И вот он автобус. «Куда я? Зачем?»
У заднего окна Андрей что-то искал в чемодане.
«Подыми голову, взгляни на меня! Я рядом!»
Но он, как видно, был уже совсем не здесь. Уже совсем-совсем! И тогда Аня подумала о другом: как бы и в самом деле он ее не увидел здесь. «Зачем? Для чего?»
Она затормозила грузовик и остановилась прямо посреди дороги.
Автобус убегал, с расстоянием все уменьшаясь и уменьшаясь, и когда он скрылся совсем, Аня почувствовала себя сиротой… Минуту спустя ее грузовик вздрогнул, развернулся и неохотно поковылял назад, в Каменку.
По причине распутной погоды не ходили по хлебам комбайны. Ни людей, ни грузовиков не попадалось, и поля были пустым, безрадостным пространством.
